Печать

НА СМЕРТЬ ЕВТУШЕНКО

 

Женя Евтушенко представлял ударную тройку шестидесятников. Он всегда писал по делу. Началась хрущевская оттепель, возврат (якобы) к ленинским принципам – и Жена в момент перестроился, стал шестидесятником, вместе с Робертом Рождественским и Андреем Вознесенским. Строят Братскую ГЭС – Женя пишет про Братскую ГЭС… Перестраивался и Вознесенский. Только-только он перед Хрущевым сравнил себя с Маяковским (мол, тот тоже не был челном партии), а Хрущев на него наорал, все диссиденты-либералы тут же объявили его своим. Однако Андрюша взял и перестроился, написал «Лонжюмо»: «Ленин был из породы распиливающих…» - нет, это не то, что вы подумали. Не надо приличных людей понимать как самих себя. Распиливающих - в смысле «постигающих суть вещей», писал Андрюша.

Когда настала перестройка, Женя Евтушенко перестроился быстрее всех. И больше всех. Поэт в России – больше, чем поэт, поэтов в России пользуют во все дыры. Женю определили в Верховный Совет. Тогда пришла мода набирать в Верховный Совет ничего не соображающих известностей. Процесс не остановился по сей день, по сей день в ГД набирают всяких артистов, кинорежиссеров, спортсменов и т.п., которые ни уха. ни рыла, ни в зуб ногой. Так вот, Женечка приперся в Верховный Совет в вышиванке. Ну, сегодня уже вся Россия… , твою …дь, понимает, о чем речь. Увы, выдающийся украинский поэт не написал по-украински ни строчки.

Когда же наступила окончательная демократическая свобода, наш патриот вздохнул свободной грудью и… смылся в США. Представляете, сколько денег у него с собой было, чтобы там зажить счастливо.

 

А вот как писал не перестроившийся Женя, читаем.

 

Вам, кто руки не подал Блоку,

Затеяв пакостную склоку

Вокруг «Двенадцати», вокруг

Певца, презревшего наветы,

Вам не отмыть уже – вовеки –

От нерукопожатья – рук.

«Упал!» - заквакало болото,

Не видя подвига полета,

Когда в такую высоту

Взлетел, подъятый страшным взрывом,

Больной орел последним взмывом

И надломился на лету.

 

В салоне Гиппиус был траур.

Весьма попахивавший травлей.

«Продался! Свой среди хамья.»

И, вместе с липким чмоком в щеку:

«А я руки не подал Блоку…»

И гордый писк: «И я! И я!»

 

Для мелюзги всегда удача

Руки надменной неподача

Тому, кто выше мелюзги.

Слепцы всегда кричат: «Продался!»

Тому, кто взглядом вдаль продрался,

Когда не видно им ни зги.

 

Кричали очи, точно раны

Сквозь петроградские бураны,

И сам он был полусожжен,

Но и тогда Россию пел он,

Когда давил ресницы пепел

От книг, сожженных мятежом.

 

(Тут Женя переборщил – большевики не нацисты, а интернационалисты, книг не сжигали, наоборот, ввели ликбез и всеобщее среднее образование. Это уж потом Сталин стал запрещать, вырезать, редактировать.)

 

Дальше идет какая-то дидактика, не помню, Женя учит чему-то. А, вот, нашел, в собрании сочинений, том 2-й:

 

«Художник, в час великой пробы не опустись до мелкой злобы, не стань Отечеству чужой. Да, эмиграция есть драма, но в жизни нет срамнее срама, чем эмигрировать душой. Поэт - политик поневоле, он тот, кто руку подал боли, он тот, кто понял голос голи, вложив его в свои уста, и там, где огнь гудит, развихрясь, где стольким видится Антихрист, он видит все-таки Христа.»

 

А под конец воспевает Октябрьскую революцию:

 

И в снах всех угнетенных наций

Идут те самые, двенадцать,

И кто-то видимый едва,

И Блок идет в метельной качке,

И на груди той самой Катьки

Простреленная голова.

 

Эй вы, замкнувшиеся глухо,

Скопцы и эмигранты духа,

Мне вашим страхам вопреки

«Возмездья» блоковские снятся.

Когда я напишу «Двенадцать»,

Не подавайте мне руки.

 

Лихо писал! Как говорится – у хороших поэтов случаются плохие стихи, а у плохих – случаются хорошие.

Пришло время – и Женя сам стал эмигрантом. Что ж, рыба ищет, где глубже, а человек – где сытнее.

 

А вот как писал сам Блок, в дневнике:

 

«Я живу в квартире, а за тонкой перегородкой находится другая квартира, где живет буржуа с семейством… Он обстрижен ежиком, расторопен, пробыв всю жизнь важным чиновником; под глазами – мешки, под брюшком тоже, от него пахнет чистым мужским бельем, его дочь играет на рояле, его голос – теноришка – раздается за стеной и на лестнице, во дворе, у отхожего места, где он распоряжается, и пр. Везде он.. Господи Боже! Дай мне силу освободиться от ненависти к нему, которая мешает мне жить в квартире, душит злобой, перебивает мысли. Он такое же плотоядное двуногое, как я. Он лично мне еще не делал зла. Но я задыхаюсь от ненависти, которая доходит до какого-то патологического омерзения, мешает жить. Отойди от меня. сатана, отойди от меня. буржуа, только так, чтобы не соприкасаться, не видеть, не слышать, лучше я или еще хуже его, не знаю, но гнусно мне, рвотно мне, отойди, сатана.»

 

Увы, лично мне по долгу публицистической службы каждый день приходится и видеть, и слышать рвотного буржуа – по телевидению.

 

9 января 1918 года Блок пишет: «У буржуа - почва под ногами определенная, как у свиньи - навоз: семья, капитал, служебное положение, орден, чин, бог на иконе, царь на троне… Не стыдно ли прекрасное слово "товарищ" произносить в кавычках?.. Всем телом, всем сердцем, всем сознанием - слушайте Революцию.»

 

Собственно, эти блоковские цитаты я и хотел привести. Ну, а «поэтическая звезда» (точно такой же буржуй!) – просто информационный повод.

 

Борис Ихлов, 3.4.2017